|
|
|
|
|
|
2. «Сектор чист! Заходим!»
Через несколько дней благодетель мой
позвонил и передал короткие инструкции. Мне надлежало, одевшись во все самое
лучшее, поутру подъехать к Третьяковке и занять позицию подле каменного
изваяния основателя Галереи, а дальше положиться лишь на провидение, да на
его кулагинскую ловкость и обходительность. Он, мол, старый пройдоха все
устроит. В назначенный час я барражировал в условленном квадрате. Было довольно рано, но уже жарко
припекало солнышко. На фигурном заборе каслинского литья сидела пара
случайных ворон. Из привратной будки на меня подозрительно пялился
милиционер, поминутно переговариваясь с кем-то по рации. Я делал вид, что
ничего странного не происходит, и с самым беззаботным видом разглядывал
цветочную клумбу. Милиционер не верил в мою гражданскую непорочность ни на
грамм, и со свойственной всем милиционерам бестактностью совершенно не
скрывал этого. Наконец, когда я уже окончательно приготовился быть свинченным
в участок, откуда-то из-за угла с чашкой в руке появился Алексей
Александрович, друг сердечный. Одет он был на мой вкус странно, даже
крикливо. Довольно неплохой двубортный пиджак дорогого сукна дополняли
какие-то убогие шаровары, немыслимая ядовито-голубая рубашонка и маленький
черный галстук на резинке. Перехватив мой недоуменный взгляд, Кулагин не
замедлил с разъяснениями: – Из-за жары я облачился в
слаксы. Тропический вариант униформы корпуса Роммеля, хе-хе. Э, думаю, брат, ну ты загнул
загогулину! Повидал я в жизни слаксов — и польских, и армянских, и
кооперативных, и артельных, и всяких разных… Но то были просто всем слаксам
слаксы! Домашние порты турецкого гастарбайтера на привале – вот что
это было такое на самом деле. Вслух, естественно, я ничего говорить не стал,
имея в виду пикантность ситуации. То есть вообще ничего не говорить
было бы невежливо – человек все-таки старался, наряжался в дивные материи,
хотел быть прекрасным и актуальным. Поэтому с притворной (ох, весьма
притворной!) завистью оглядев кулагинские штанцы-самостроки, я с чувством
произнес: – Э-э-э, шайтан… Да ты прямо
казуал, блин. Иствикский красавец! – и этак
выразительно-восторженно поцокал языком. Лучшего и придумать было нельзя, так
как нет для старины на свете более приятной вещи, чем вид завидующего ему
меня. Сопровождаемый Кулагиным, я проник под своды ГТГ. Думал ли я, что в
ближайшие два с половиной года буду входить в эти двери и выходить из них
намного чаще большинства своих сограждан? Конечно, нет. Ан, так все и
сложилось. Но погоди, нетерпеливый читатель, не торопи автора! Э... Ты еще
вообще здесь, нетерпеливый читатель? Внутри было все в мраморе и приятно
прохладно. – Система кондиционирования
воздуха, – пояснил мой провожатый. – Микроклимат,
постоянная влажность, тыркал-пыркал… – Д-а-а…
Внушаить… – вынужден был согласиться я. Надо же, какая трогательная забота о
достоянии республики! Со временем мой восторг поубавился,
конечно. Окончательно он сошел на нет уже следующим летом, которое выдалось
исключительно теплым. В самый неподходящий момент главный холодильник Галереи
вдруг сказал «прощай, прости» и сдох в страшных корчах. Половина финских кондиционеров
из глупой механической солидарности тут же отказалась продолжать работу в
такой невыносимой обстановке, а другая половина принципиально давала нагора
лишь треть проектной мощности. Атмосфера прямо на глазах накалялась во всех
смыслах. Довольно скоро в Третьяковке можно было
помидоры выращивать – все агротехнические условия тому вполне
благоприятствовали. В масштабах художественной галереи приключилось
глобальное потепление. И это было ужасно. Температура в залах на втором этаже
постепенно достигла +37 С* (да и на первом было не шибко лучше). По углам
заклубился липкий туман. Еще немного и краски потекли бы с бесценных полотен
на зашевелившийся паркетный пол. Однако вот что интересно. Специально
сформированная комиссия, поверхностно проинспектировав экспозицию, пришла к
весьма странному умозаключению: «Ничего страшного, подумаешь! Да, тепло. Ну и
что? Пар костей не ломит. Работать вполне можно, оснований для временного
закрытия Галереи нет». После чего, заботливо поддерживая друг друга под руки,
комиссары плотной группой устремились на воздух, прочь из пекла. Это необъяснимо и дико, тем не менее,
это факт – запускали по 100 (сто) человек в час, перекрыли половину
залов («иконы», например, закрыли в полном объеме), но работу Государственной
Третьяковской Галереи не прекратили ни на минуту! Причины такого неимоверного трудового
порыва имели неожиданно пошлое, меркантильное происхождение. Дело в том, что
нет посетителей – нет продажи билетов, нет продажи – нет
и башлей. Мысль о возможной потере прибыли для администрации ГТГ была
отчего-то невыносима. Как будто Галерея состояла на хозрасчете и
самоокупаемости! В результате по залам в полутьме (все
электричество бросили на поддержание работоспособности остатков охладительной
системы) бродили изнуренные духотой и жарой люди, пытаясь разглядеть хоть
что-нибудь на знакомых с детства «Богатырях». Особо глазастые с
удовлетворением свидетельствовали, что коняга под Ильей Муромцем
действительно каурой масти, а картина про медведей в целом совпадает с
фантиком одноименной конфеты. Редкий безумец отваживался на полную
экскурсию по Галерее. Если такие все-таки находились, то специально для них
на всякий случай в переулке дежурила «скорая». Третьяковка в те незабываемые
дни напоминала ад по Гете и царицынские бани одновременно. То тут, то там с
глухим стуком опадали в обморок бабушки-смотрительницы. Не хватало только, чтобы кто-нибудь
нацарапал гвоздем на мраморе Главной лестницы «Умираю, но не сдаюсь! Запнулся
на Кипренском. Родина, прощай!». Я же был вынужден шляться по зонам в
прекрасном костюме тонкой шерсти, и утешаться лишь фантазией о правом боковом
в челюсть директору Галереи, окажись он случайно тут. Ну да… Директор был
вовсе не дурак сидеть в этой душегубке, и как нарочно отбыл с докладом на
конференцию музейных работников в город Барселону. А что такое «зоны» я
поясню позже. Но это было все потом, через год,
который еще надо было прожить. А пока я, внутренне робея, семенил вприпрыжку
за Кулагиным по каким-то коридорам и лесенкам. Он на ходу предупредил меня,
что перво-наперво мне предстоит собеседование с неким ЧП, чья должность
называлась довольно двусмысленно – «зам. Генерального директора по
службе и без.». Из последовавшей краткой характеристики ЧП я уяснил, что он
дядя немного со странностями, настоящий такой остолоп. Реальность, впрочем,
перекрыла самые смелые предположения. ЧП, он же человек с музыкальным именем
Упорный Эдуард Константинович был и в самом деле поразительно, нереально туп.
Внешне он был довольно зауряден.
Ловко перекинутые через внушительную лысину пряди волос песочного цвета,
мощная нижняя челюсть, тяжелый взгляд маленьких глазок, которому Эдуард
Константинович тщетно пытался придать выражение мудрой прозорливости, серая
рубашка в крупную синюю полоску – вот, пожалуй, и все его особые приметы.
Гораздо более интересной штукой
представляется, так сказать, мировоззрение ЧП, его жизненное кредо и понятие
(эктрасвоебразное!) об устройстве вещей. Но сейчас не будем отклоняться от
курса. Мировоззрение ЧП преспокойно подождет с красочными описаниями. Выяснилось, что одновременно со мной
должности сотрудника Службы безопасности явился соискать еще один кекс. Некто
Пурдяев Рома, человек с усами. Намечалась такая здоровая конкуренция за место
в основном составе. Пока ЧП собеседовал месье Пурдяева, я с немалой пользой
коротал время в дежурном помещении. Дежурка – небольшая каморка
о трех столах – жила своей жизнью, мало обращая на меня внимание. В
противоположном углу комнаты вяло протекала дискуссия о роли коммунизма в
истории России. Один из спорщиков был огромный молодец в мохнатом пиджаке
букле. Другой — сухощавый и чернявый, в черной цыганской рубахе с
позументами — постоянно прибавлял веса своим жидким аргументам
междометием-восклицанием «ёптить!». Они никак не могли договориться. – Ты пойми, Федорыч, своей
дурьей башкой-то,– терпеливо разъяснял детина, промокая вспотевший лоб
платочком. – Вот если бы не коммунисты, то где бы ты был сейчас, а? – Ну и где? – с
вызовом спросил цыган. – Скажи! – Да в манде, – все
так же спокойно ответил детина. – Батрачил бы ты, Федорыч в своем
Софрино на помещика. А он бы еще и жену твою драл. В бане. Цыган Федорыч насупился: – Серег, ты вот только жены моей
не касайся, ёптить! Жена моя – это не твое дело. Мне, признаться, пассаж про жену тоже
показался излишним. Это как-то не аргумент. Причем здесь, собственно,
коммунисты? Драть в бане чью-то жену можно и при коммунистах. Теоретически —
даже вместе с коммунистами, было бы желание. – А если бы не
Сталин, – не обращая внимания, продолжал детина, – кто бы
тогда войну выиграл, а? Царь вон тоже с немцами воевал в империалистическую.
И что, выиграл царь? – Ёптить, Сталин! Ну ты, Серег
сказал… — Федорыч театрально взмахнул рукой, — как в лужу пёрнул! Войну
выиграл Жуков, а не твой хер усатый! Это он потом все подшаманил! Но Серега явно успел поднатореть в
политических дебатах, и на словесную демократическую мишуру его было так
легко не купить. – Ну, правильно! — согласился
он. — А Жуков он кто, левый эссер, что ли? Анархист-синдикалист? – Чё? – растерялся
Федорыч. – В очё! – по-доброму
улыбнулся гигант, и немедленно поставил шах и мат
оппоненту: – Жуков же был тоже коммунист. А ты говоришь! Тут я призадумался. Экие тут,
понимаешь, страсти-мордасти и гражданское общество в миниатюре. Справа от меня, за столом сидел
бородатый мужчина и задумчиво ел китайскую лапшу из пластикового стаканчика.
Взгляд его выражал полное безразличие к происходящему. Впрочем, мне он слабо
улыбнулся и пробормотал что-то вроде: «Ну, ничего-ничего…». Слева комично ушастый, практически
наголо бритый юноша сосредоточенно мешал ложечкой кофе в красной кружке.
Отхлебнув, он нашел уместным сообщить всей честной компании результаты
дегустации: – Не
сладко! – очевидно полагая, что ей, компании бишь, будет безумно
интересно это обстоятельство. Ушастый поднялся со стула,
неторопливо подошел к шкафу, и почерпнул из недр оного горсть рафинада.
Кусков семь-восемь, никак не меньше. Поразмыслив лишь секунду, он высыпал
весь этот сахар в кружку, после чего вновь очень тщательно перемешал кофе.
Смотреть на него и оставаться равнодушным было невозможно. «Ё-моё, неужто он
станет это пить?» – думал я с тревожным удивлением. За ушастым
юношей не заржавело, не робкого десятка оказался парень. Однако, едва отведав
получившейся бурдени, он, как показалось, даже с оттенком легкой обиды
произнес: – А теперь очень сладко! Так как никто из присутствующих не
обращал на эти коллизии ровным счетом никакого внимания, он обращался главным
образом ко мне. Я, не зная как реагировать, сочувственно улыбался. Ситуация
приобретала характер идиотского фарса. Намечавшуюся неловкость снял
неожиданно появившийся Кулагин. Он, как крокодил замечтавшуюся на водопое
газель утащил меня в Шишкинский зал с хрестоматийным семейством медведей в
красном углу. Там был произведен последний инструктаж. Осторожно оглядевшись по сторонам,
Кулагин сказал мне самым загробным тоном: – Учти, Фил, я был
вынужден кое-что приврать про тебя. Почувствовав неладное, я внутренне
напрягся. За восемнадцать лет знакомства с Кулагиным я имел достаточно
времени изучить эту его манеру «кое-что приврать», а потому невольно
приготовился к наихудшему. Ну-ка, говорю, объяснимся, не сходя с этого места,
любэзный друзь. Объяснения носили
нерадостный для меня характер. Оказалось, что я являюсь настолько
серым, ничем не выдающимся, и даже заурядным типом, что Кулагину
волей-неволей пришлось разрекламировать некоторые мои способности. Что
характерно, по большей части несуществующие. В противном случае, уверял
Кулагин, ни о каком принятии на службу не было бы и речи. – У нас ведь охранное
предприятие! – с неожиданным надрывом воскликнул он. – Ну и что? – только и
нашелся я. Предположим, я в курсе. Предположим,
я и в мыслях не имел наниматься в бурлацкую артель, или в кордебалет при
варьете. У меня нет к этим ремеслам никаких талантов, да и желания тоже
немного. Конечно, при определенных обстоятельствах фильдеперсовые чулки
весьма волнуют мою молодую кровь, но напяливать их на себя я не собираюсь ни
под каким видом. Впрочем, Кулагин успокоил меня, заверив, что ничего такого
не понадобится. Он объяснил, что в ЗАО ЧОП «Курант» особо пристальное
внимание уделяют уровню физического развития рекрутов. – Смотри, – продолжал
Кулагин. – Вот, например, я. Практически эталон сотрудника. Я вдруг с неожиданной для себя
завистью оглядел его крепкую, ладную фигуру пловца-спринтера. И широкие
плечи, и грудная клетка «в напружку», и ноги, и оттопыренный
хлястик – все выглядело в разрезе физподготовки первосортно. Я
только и промолвил: – Да… какой ты… эвон... Кулагин был доволен и польщен. Второй
раз в течение какого-то часа он заставил меня завидовать ему. Это больше, чем
за всю предыдущую жизнь. – Так вот! Я сказал, что и ты
изрядный спортсмен. Разряд, член сборной, ну и вообще. – Какой еще разряд… – прошептал
я. – Какая еще, блять, сборная? Действительно, мои отношения со
спортом были довольно тесны, но не до такой же степени! Разрядами меня
отродясь не жаловали. Если у меня и был какой-то разряд, то столярный... – Такой! — твердо сказал
Кулагин. — Кандидат в мастера. – Твою налево… Ты совсем, что
ли? Ты сдурел?! – завопил я. – Пойми правильно,
Фил… – задушевно проговорил Кулагин, положив мне руку на плечо и
заглядывая в глаза. – Я не мог этого не сказать, об этом меня
спросили в первую очередь! – О чем «об этом»? Кулагин разыграл короткую сценку в
лицах: – «Ну, как? – спрашивают. – Не
подкачает твой кандидат в жарком деле?». А я им и отвечаю: «Будьте покойны,
не подкачает. Это такой парень! Железобетон!». Я слушал его, и мысли в моей голове
роились самые разнообразные. Мерзавец ведь непременно наврал своему
руководству чего-нибудь дикого, с выдумкой... Скажем, будто ему удалось завербовать
в третьяковскую охранку сверхчеловека, мастера рукопашного боя, единственного
на всю Среднюю полосу хранителя секретов боевого гопака. И для подтверждения
реноме мне предстоит контрольный поединок с давешним бугаем-коммунякой. А
после блистательной победы (нокаутом, без шансов, в первом раунде!) –
тут же, на месте открыть запись в кружок славяно-горицкой борьбы. Представив
себя в горицких лаптях и славянских онучах, я горько усмехнулся... Также не стоит сильно удивляться,
если по кулагинской легенде я окажусь бывшим инструктором смертельных единоборств
в какой-нибудь «Альфе» - «Бете». Или личным тренером генерала Коржакова,
например. Или не знаю еще кем, но все равно крайне героической и смертельно
опасной личностью. А заставили меня искать спокойной доли частного охранника
только семь чеченских пуль, засевших в опасной близости от жизненно важных
органов. «Ветеран на покое», знаете такую тему? Стало быть, как с меня
писано. – И в каких видах спорта я,
по-вашему, преуспел, старина? – все же поинтересовался я. – Футбол, – говорит, – акробатика
на батуте, бег с барьерами на короткие дистанции. Ну, это еще куда ни шло… Спасибо, что не
гиревые ярмарочные забавы, не проламывание головой кирпичей на скорость.
Хотя, конечно, тоже не сады Семирамиды. Если устроят проверку, то навряд ли я
выбегу на стометровке из двенадцати секунд. Да и барьеры еще какие-то… Ладно,
соврем что-нибудь, не впервой. Сошлемся на простреленную левую, толчковую. – А батут тут у них
есть? – озабочено осведомился я. – Да ты что,
откуда! – покрутил пальцем у виска Кулагин. Тут я немного оттаял: – Тогда еще вроде ничего… Однако облегчение мое было недолгим.
Кулагин сообщил, что я, кроме всего прочего, еще заявлен как специалист по
радиоэлектронике, криптографии и лазерным технологиям. – Ну, ёп тебя так! – кротко
возмутился я. – Скотина, а лазеры-то тут причем? Лазеры оказались тут при том, что
такова была тема кандидатской диссертации начальника смены. И самый простой
способ произвести на него благоприятное впечатление — непринужденная,
раскованная беседа о лазерах. Этак, знаете ли, запросто: «Дифракция
кристаллической решетки кадмия при предельно низких температурах (где t*<
-275*) без сомнения оказывает решающее влияние на длину волны излучения. Не
правда ли, коллега?». Проклятая сволочь! Все пропало. Какая
на хрен радиэлектроника, какая криптография… Что ж, прощайте, «мишки на
дереве». Не ходить мне мимо вас в ослепительном галстуке, нарочно купленном
позавчера во вьетнамском сэкондхэнде «Луччие одежды из ивропа». Прощайте и
вы, не встреченные мной прекрасные девушки! Не увидеть вам небо в алмазах. Я повторяю, Кулагин, проклятая
сволочь, гори ты в аду! Мой мысленный монолог был прерван
появлением в зале третьего человека – уже знакомого мне бородатого
парня из дежурки. Кулагин встрепенулся, подскочил со стула и заговорил вдруг
излишне любезно: – Позволь тебе, Феликс (Феликс - ! – прим. автора)
представить начальника нашей смены – Шнырева Сергея Львовича! И разве что только стойку на ушах при
этом не сделал, жалкий лизоблюд! – Дифракция кристаллической… – начал
было я, но, смутившись под недоуменным взглядом Сергея Львовича, осекся. – Что,
простите? – спросил он. – Ничего, – быстро
ответил я. – Мечтаю поскорее смешаться с бодрыми массами служащих. – Да? – казалось,
начальник смены был приятно удивлен. – Ну, тогда пойдемте. – Пойдемте. Сергей Львович привел меня обратно в
дежурку, где передал по эстафете ЧП, который в свою очередь пригласил меня в
уютный холл с приглушенным светом и мягкой мебелью. Как-то все это было
странно. Стали даже закрадываться всякие нехорошие подозрения. Может Кулагин
им еще чего-нибудь про меня присочинил? Э-э-э, так дело не пойдет… Конечно же, глупые опасения оказались
совершенно напрасны. Никакого харазмента не случилось. Не было, видать, у ЗАО
ЧОП такого в заводе, чтобы кандидатов трахать. С ЧП я проканителился примерно минут
десять. Нет нужды стараться дословно воспроизвести этот разговор, так как он
не был наполнен никаким смыслом вообще. ЧП, очевидно подозревая во мне
нечистого на руку проходимца, задавал какие-то дурацкие, постоянно
повторяющиеся вопросы с гэбэшной подковырочкой. Я старался не волновать его
попусту и отвечать на понятном ему языке, оперируя в основном
словосочетаниями «так точно» и «никак нет». Правда, один раз все-таки не
удержался и изящно ввернул «простите великодушно, но не извольте беспокоиться
по столь малозначительному поводу». Услышав это, ЧП чуть с дивана не
свалился. На протяжении всего нашего общения
Эдуард Константинович озабоченно посматривал то на меня, то в недра толстой
кожаной папки, которую бережно держал на коленях. Сверяясь с ее содержимым, и
изредка делая какие-то пометки, он как будто проверял искренность моих
ответов. Иногда его лицо принимало настолько мрачное выражение, что даже
как-то не по себе становилось. «Блять! Да что там у него на меня?» –
волновался я все больше и больше. Внезапно, в самый кульминационный
момент собеседования Эдуард Константинович вдруг вскочил и, не сделав никаких
пояснений, поспешно скрылся, почти убежал. Даже папку свою волшебную позабыл.
Воспользовавшись моментом, я быстро приподнял тисненный клапан и заглянул в
нее. Сожру, думаю, весь компромат к чертовой матери! В папке лежала газета «Из рук - в
руки». Фломастером было обведено несколько объявлений о продаже «сорок
первых» «Москвичей». На полях имелся довольно неплохой по технике набросок:
маленький веселый человечек с огромным хуем наперевес едет куда-то на
лошадке. Наверное, в гости. Н-да… дела… Не успели смолкнуть шаги ЧП, как тут
же (словно он нарочно ждал за углом) в холл зашел Ушастый. Наблюдая за
дальнейшими действиями своего потенциального сослуживца, я испытал странное
чувство, которое можно охарактеризовать как «тоскливое ожидание беды». Особо
не рассуждая, Ушастый выключил свет, и со словами «а теперь – спать!»
развалился на соседнем диване. – Послушай, любезный… — начал было я. – Заткнись, уёбок! — беззлобно
отозвался Ушастый, ворочаясь на подушках. Устроившись поуютнее, он: Во-первых, победно пёрнул. Во-вторых, пробормотал
«хор-р-р-рошо…». В-третьих, сразу захрапел. На все про все у него ушло не более
десяти секунд. Чудо-человек. Я, до глубины души потрясенный
подобной непосредственностью, остался сидеть в темноте и задумчивости. И было
мне озарение: «Да они здесь все слегка ебанутые на голову!». Не исключено,
что на этом озарения не прекратились бы. Возможно, уже следующее было бы
такое: «Ну-ка, ходу отседова!». Но тут как раз подоспел ЧП, чем навсегда
изменил мою судьбу. Дойдя до середины холла, он резко
остановился и строго спросил пространство: – Почему в помещении темно? И чем
здесь пахнет? Пространство безмолвствовало. Я,
честно говоря, тоже не сообразил что ответить, засим малодушно промолчал.
Пока ЧП догадался повернуть выключатель, прошло некоторое время. Обнаружив
меня и уже крепко спящего Ушастого, ЧП с неприкрытым удивлением спросил: – Что вы тут делаете? Это в каком же, простите, смысле «что
вы тут делаете»? Он меня не узнает уже, что ли? Ах, ну да… Он же человечка
рисовал. – Целуемся, – элегантно
пошутил я. – То есть, как
целуетесь?! – «зам. по службе и без.» окаменел лицом. «Пиздец!» – только и успел
подумать я. – Рогаткин! – это
Ушастому, стало быть. – А?! – подпрыгнул Ушастый. – Что?! – Марш на пост! С тобой будем позже
разбираться! Эдуард Константинович был чрезвычайно
взволнован. – А вы, – это уже
мне. – Вы нам не подходите! Ушастый обиженно пробубнил про
какой-то «резерв» и, нарочито шаркая ногами, затерялся в коридорах. ЧП стоял
напротив, свирепо вращал глазами, и вероятно пытался просверлить во мне
взглядом отверстие. Да, хорошего разговора о зачислении в штат «Куранта» не
получилось, это уж как дважды два…. Поняв, что дельце не выгорело, я
сокрушенно вздохнул и развел руками. Молчание становилось прямо-таки
тягостным. Вдруг мимо, явно стараясь прошмыгнуть незамеченным, торопливо
засеменил голенастый юнец в серой пиджачной паре. Его надежды были
тщетны – от зоркого глаза ЧП не укрылась бы даже мышка-норушка, не
то что этакий верзила. – Гена! – громоподобно
воззвал Эдуард Константинович. Юнец вздрогнул и замер на полушаге,
словно ожидая подзатыльника. – Проводи товарища до
выхода! – рявкнул ЧП. – Пойдем, – прошелестел
Гена и стремительно сорвался с места. Я еле поспел за ним. – Могу предложить вам пост в
гостинице «Арктика»! – раскатистым эхом пронеслось мне вслед. – Нет, спасибо! – в
лад ему крикнул я, и уже вполголоса добавил: – Пошел ты на хер,
козел, со своей «Арктикой»! Юнец Гена повторно вздрогнул, словно
епископ дублинский при слове «абортарий». Так, а именно неудачей закончилась
моя первая попытка пристроить своего миноносца в кильватер эскадры ЗАО ЧОП
«Курант». Казалось, белоснежные гордые красавцы навсегда уходили прочь от
меня в синюю океанскую дымку. Но… |
Написать автору, что он – мудак Глава1. Теперь немного предыстории Глава2.
«Сектор чист! Заходим» Глава3. «Погодите граф! Снимите сначала сапоги!» |
|
© Ф. Кулаков 1999-2007 © «КомБук» 2007 |
|
